Он был неравнодушным. Каково творческое наследие следователя прокуратуры Ладейщикова?

Многое останется неизвестным, но из открытого — публикуем рассказ, о котором в год своего 98-летия нам рассказал Владимир Федорович. Мы нашли этот рассказ в архиве советской прессы, и пока обрабатываем видео рассказа Владимира Федоровича о личном впечатлении о самом процессе — предлагаем Вам вспомнить, что было..

«Под судом — равнодушие» — рассказ писателя Григория Медынского. Всего 4 страницы, но какая сила!!! Рассказ стал возможен не только благодаря идее В.Ф. Ладейщикова, но и готовности в те года — 60-е (!!!) сделать этот процесс открытым, что даже сейчас, в эпоху гласности, кажется чем-то запретным.

«Нет ничего хуже равнодушия» — сказал в июне 2023 года Владимир Федорович Ладейщиков. В шестидесятые года, воспитавшая целое поколение Граждан СССР с твердой жизненной позицией. И их воспитывали такие, как Ладейщиков.

Москва. Широкий Ленинский проспект, проспект-красавец, гордость столицы, и вдруг в морозные декабрьские дни 1962 года его залихорадило: за три дня — четыре дерзких ограбления. Грабили девушек, пожилых женщин, отнимали сумки, деньги, часы, снимали туфли. Орудовала группа подростков от 14 до 18 лет, а возглавляла их девушка 24 лет. Энергичными действиями уголовного розыска группа была быстро раскрыта и задержана, и началось следствие. Следствие как следствие, и закончилось бы оно так, как обычно: ребят бы просто осудили и потом забыли о них, а уголовный розыск, милиция, прокуратура занялись бы другими делами. Но на этот раз дело повернулось по-другому. Параллельно юридическому следствию Октябрьский райком ВЛКСМ г. Москвы повел свое комсомольское следствие: как же так получилось, что довольно большая группа подростков, из которых несколько были членами комсомола, пошла на такие грязные дела? Как, по каким ступеням человеческого падения она дошла до этого?

Мне хочется отметить прежде всего этот самый факт. Когда в 1956 году я так же в течение двух месяцев вел свое писательское «следствие» по делу, которое потом легло в основу моей повести «Честь», и когда затем почти две недели шел процесс над этой группой учащейся и рабочей молодежи,— на этом процессе не было никого ни от комсомола, ни от роно, ни от какой-либо другой организации.

Я потом ходил по школам, был в райкоме комсомола, в райисполкоме, чтобы выяснить: кто интересовался этим делом, кто изучал его, анализировал и сделал ли ктолибо из него какие-то выводы. И выяснил я тогда только одно: никто не изучал, никто не интересовался и никто никаких выводов не делал. Наоборот, дело постарались» замолчать, а ребят, 13 человек, просто вычеркнули из списков школ и ремесленных училищ, «списали», как списывают, вероятно, пустые ящики из-под апельсинов. (Если их вообще списывают!).

И то, что теперь комсомольская организация большого района столицы не прошла мимо этого случая, не замолчала, а наоборот, вскрыла это явление, занялась им, исследовала, продумала его и собрала около тысячи людей — комсомольского актива и «пассива», и родителей, и представителей общественности, и учителей — для того, чтобы вместе разобраться в этом деле и сделать какие-то выводы, в этом уже большая заслуга комсомола и, я бы сказал, своеобразное знамение времени.

Давайте говорить прямо. Всех нас беспокоит этот большой и больной вопрос, и мы не всегда твердо знаем, как к нему подступиться и что с ним делать.

А все оттого, что с этим общественным злом мы до сих пор хотели справиться, минуя общественность, голыми административными средствами: «Куда смотрит милиция? Куда смотрит прокуратура?» А сами хотели бы отсидеться от всего этого в сторонке. Одни говорили: «Это нас не касается». Другие: «Неудобно, мол, выносить сор из избы». Третьи: «Как начальство посмотрит» и т. д. С такого рода позицией невмешательства, кстати сказать, нередко приходится встречаться и в редакциях газет и журналов, да и наш журнал как-то сторонился этих вопросов — скажем об этом прямо и честно.

А сторониться этого нельзя, не имеем мы права уходить от вопросов, которые связаны с жизнью нашей юности. А здесь целый комплекс этих вопросов, здесь и пережитки капитализма, и влияние Запада, и влияние притаившихся рецидивистов. Все это бесспорно: есть и пережитки, есть и влияния. Но почему ЖИВУТ пережитки и почему ВЛИЯЮТ влияния, вот в чем вопрос. И ответ на этот вопрос нельзя «вычитать» из ходовой цитаты. Его можно найти только в жизни, только изучением, исследованием ее. Этим и занялся сейчас московский комсомол.

И еще одно очень важное обстоятельство: секретари всех райкомов комсомола столицы собрались как-то утром и поехали в одну из московских тюрем, в отделение для несовершеннолетних, разошлись там по камерам и в беседах с заключенными провели много часов. Очень хорошо! Пусть общественность ближе, вплотную подойдет к этим явлениям и прежде всего к людям, к их жизни, думам и настроениям, и тогда окажется, что дело обстоит значительно сложнее того, нежели это иной раз рисуется по схеме: где-то сидят притаившиеся рецидивисты, соблазняют невинных юнцов и затягивают их своими щупальцами в омут преступности. Значит, все дело, мол, сводится к тому, чтобы ловить этих рецидивистов, а самим можно ходить «руки в брюки» и ругать милицию и прокуратуру.

А на этом суде выяснилось, что в данном случае, например, никаких рецидивистов не было, а были самые обыкновенные наши ребята, но очень «запущенные», упущенные нами. И вот они сидят на сцене, в клубе передового московского завода «Красный пролетарий», под охраной четырех милиционеров, на глазах у сотен людей. Самый младший — Коля Хвостов, ему 14 лет. У него большой выпуклый лоб, сосредоточенный взгляд. На лице его какие-то болячки, помазанные «зеленкой». Вот два брата Федоровы, братья-преступники,— от этого становится жутковато. Вот другие, из них три комсомольца,— от этого тоже не по себе.

За длинным столом — суд: представители комсомола, общественность. Председательствует секретарь Октябрьского райкома комсомола Николай Рогатин.

Нет, судят сейчас не этих преступников, их будет судить народный суд обычным порядком. Сейчас ответ держат те, кто упустил этих ребят, кто довел, а иной раз и толкнул их на преступление.

На трибуну один за другим выходят общественные следователи — посланцы комсомола, рабочие завода, учителя, родители — и докладывают о том, что они видели и установили, о фактах равнодушия и бессердечия, цинизма и бюрократизма, которые способствовали моральному падению ребят.

Следователь Ладейщиков, ведущий дело, докладывает о всех его обстоятельствах. Высокий, стройный, больше похожий, пожалуй, на артиста, чем на следователя, он очень ярко рисует собранию образ этого самого Коли Хвостова, который, уставившись глазами в пол, сидит в центре группы преступников. 

Он самый молодой, но и самый дерзкий. Это он первым бросался на жертву и сбивал ее с ног. Это у него в воротнике пальто был спрятан нож.

И в то же время это очень умный, живой мальчик, интересующийся и радиотехпикой и музыкой,— так характеризует его следователь.

Но когда к нему в семью, в дом заглянули люди, посланные комсомолом, они пришли в ужас: вечно пьяный, звериного образа отец, хулиган, все пропивающий и всех избивающий, и (недостойная этого имени) мать, женщина низкого поведения. Уже два сына их сидят в тюрьме, и теперь отец был арестован за хулиганство на день позже своего третьего, младшего сына, как сообщил об этом следователь.

И вполне резонен вопрос, который был задан этому следователю: почему на день позже, а не на день раньше? Почему этого зверюгу, губившего своих детей, держали на свободе и давали ему возможность растлевать молодые души?

Но вот выступает представительница родительского комитета школы Ю. Лернер и с гневом, страстью обрушивается на мать:

— Мы изучили эту Хвостову. Она источник зла. У нее вечные пьянки, гулянки, чужие вещи. Почему на нее милиция смотрела сквозь пальцы? Вы подумайте только: у нее уже два сына в тюрьме, теперь муж в тюрьме, и третий сын сидит перед нами на скамье подсудимых, а она снова вышла замуж, справляет сейчас медовый месяц и на этот суд даже не явилась. От нее все несчастье!

Потом выходит комсомолка учительница Тамара Левина и продолжает исследование этого несчастья.

Она была в школе, где учился Коля Хвостов, говорила с директором, но директор ничего толком не мог о нем сказать.

— Почему? — спрашивает Тамара.— Почему следователь разобрался, а директор не разобрался? «А что вы делали?» — спрашиваю я его. «А что в этих случаях делают? Вызывали, говорили». Вызывали, говорили! — с гневом повторяет Тамара.— Форма! А ведь когда отец Коли напивается, он бывает страшен. Вы это знали? Почему же не вмешались, не пресекли это безобразие? Ну и естественно: сначала мальчик обшаривал карманы в раздевалке, потом стал воровать шапки. Так и пошло.

Так и пошло — одно за другим, одно за другим.

Но все-таки понимали эти ребята, что творят нехорошие дела. Они сами решили себя спасать и, однажды, собравшись вместе, сами для себя написали обязательство:

«Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся раз и навсегда покончить со всеми делами, которые влекут к уголовной ответственности. В случае невыполнения обязательства провинившийся будет привлечен к уголовной ответственности через милицию».

Дальше идут подписи и оттиски пальцев — мизинца правой руки. Это значит: если кто нарушит обязательство, мы сами его выдадим милиции.

Мы читаем этот совершенно необычный документ и видим, как на наших глазах колеблются неустойчивые весы добра и зла.

Но зло все-таки победило. Как? Почему?

Надумали ребята из какого-то сарая сделать красный уголок. Но где взять материалы — доски, краски? «Доски?» — переспросил техник ЖЭКа Истомин и многозначительно кивнул ребятам на соседнюю стройку. Ребята пошли ночью на стройку и вместо досок утащили 26 готовых дверей. Пропажа была, конечно, раскрыта, двери возвращены по принадлежности, а раз возвращены, то работник милиции Никитин решил не принимать никаких мер и даже не сообщил о случившемся родителям этих зарвавшихся мальчишек.

Следующая ступень: ребята украли у некоего художника краски. Но вместо того, чтобы, обнаружив это, принять какие-то меры, он, взрослый и как будто бы культурный человек, предложил «мировую».

«Ладно, ребята! Хотите, чтобы я не поднимал дела, поставьте пол-литра — и концы!»

Ребята собрали между собою деньги и поставили два пол-литра, которыми оценил свою гражданскую совесть этот, с позволения сказать, «художник», а потом вместе с ним они их и распили.

Из озорства ребята угнали машину такси, бросили ее за Москвой и… сами же сообщили об этом шоферу. Счетчик «набил» четыре рубля.

И тоже — вместо того, чтобы сообщить об этом родителям или заявить в милицию, снова «мировая».

«Ладно, ребята! Гоните — шесть рублей — и дело с концом».

Об этом рассказал комиссар штаба оперативного отряда Октябрьского райкома ВЛКСМ мастер спорта Володя Кудрявцев.

«Как же так? — спрашиваю я шофера Мусина, а он отвечает: «Мне своя шкура дороже каких-то ребят». Так и получается: одному шкура дороже, другому — поллитра дороже, а третьим и вообще ничего не дорого, как руководителям депо Артамоновского троллейбусного парка, где работал подсудимый Греков. «Мы бы могли его выгнать, да он еще трех лет не отработал». Как будто все дело в том, чтобы выгнать! Куда выгнать? А дальше? Что с ним дальше будет? Кто его будет воспитывать?

Так из-за безразличия, потакательства, а то и прямого наталкивания ребята, уже забыв собственное обязательство, снова пошли по пути преступлений и, наконец, докатились до грабежей.

Вот после этого милиция спохватилась, вспомнила о краже дверей и задним числом потребовала составить об этом акт, чтобы «подключить» его к обвинению.

Получается, что работников отделения милиции не интересовала судьба живых людей, они думали не о том, чтобы предотвратить, предупредить преступление, чтобы воспитать у ребят святое чувство ответственности и порядочности.

Они смотрели на них с одной только точки зрения: посадить или не посадить? Одних дверей для этого им показалось мало, ну и пусть гуляет братва, «статью нагуливает». Вот они и «нагуляли».

Так на этом общественном суде на глазах сотен людей были рассмотрены и исследованы все звенья этой цепи. Со слезами в голосе анализировал свои ошибки Г. Соболев, отец одного из преступников, сидевшего здесь же, на скамье подсудимых. С гневными, обличительными словами выступали представители общественности. Очень умно и взволнованно говорил бывший воспитанник А. С. Макаренко, ныне директор Егорьевского детского дома, А. А. Калабалин. Словом, это было совершенно необычное и необыкновенное собрание людей, встревоженных и объединенных гражданской заботой и стремлением разобраться в волнующем всех вопросе.

Собрание продолжалось пять часов, и никто не встал, никто не ушел, все напряженно слушали, ловили каждое слово, горячо аплодировали одним, так же горячо и гневно обрывали других, кто пытался «объясниться», «оправдаться» и замазать свою вину. Это была настоящая общественность — живая, сознательная, активная, готовая на все, что потребуется для преодоления зла. Вот почему так единодушно «именем юности» был вынесен этим собранием «приговор равнодушию».

«Равнодушие! Ему не место в нашем обществе, построенном по законам чести и совести!».

Пусть этот приговор прозвучал, может быть, слегка декларативно. Пусть, может быть, не все было до конца додумано и доделано в организации этого «процесса». На нем не было, например, подлинного разбирательства и доказательства, были только обвинительные речи в адрес виновников. Со стороны некоторых из них были ответные упреки в адрес комсомола, были попытки оправдаться, и то, что эти попытки были приглушены, а не опровергнуты, в глазах кое-кого могло подорвать достоверность и самого «приговора» равнодушию,— а приговор должен быть неопровержимым. Но, несмотря на упущения, которые в дальнейшем, вероятно, будут учтены, дело, начатое московским комсомолом, заслуживает самого большого общественного внимания и поддержки.

И мне остается еще раз пожелать, вернее, подтвердить то положение, которое было высказано на этом знаменательном собрании.

— В этом нашем суде над равнодушием есть ростки чего-то нового,— сказал тот же Володя Кудрявцев.

И пусть из этого действительно вырастет новое. Пусть это не будет случайным, единичным «мероприятием». Пусть оно послужит началом перелома в подходе нашей общественности к проблеме преступности: не только требовать, чтобы судили и «сажали», но и исследовать и предупреждать, привлекать к ответственности и тех, кто совершил преступление, и тех, кто стоял за их спиной, а порой и толкал их на это преступление. И пусть эта ответственность будет не символическая, а самая настоящая, реальная.

Пока для этого, может быть, и нет еще закона, но законы тоже дело рук человеческих, и общество, если найдет нужным, эти законы может установить. И их нужно установить. Почему у нас люди отвечают за сбор металлолома, бумажной макулатуры, за сбор членских взносов в общество озеленения, почему указом верховной власти установлена ответственность за порчу сельскохозяйственной техники, а почему безнаказанной остается «порча», развращение и растление молодых и не окрепших еще человеческих душ? Почему?

Нашу светлую, чистую юность нужно воспитывать, нужно направлять, закалять, но ее нужно и охранять, а порою и просто защищать от злых ветров, откуда бы они ни дули. И нужно запомнить раз и навсегда: никакими чисто административными мерами мы этого не сделаем. Не сделаем этого мы и в том случае, если будем валить ответственность друг на друга: школа — на семью, семья — на школу, обе вместе — на милицию, а милиция, в свою очередь,— и на первую и на вторую.

Мы ВСЕ за это отвечаем, и каждый на своем месте вносит свою лепту в дело воспитания молодежи. И от того, какова эта лепта, зависит и то, что из этого получается.